Эдуард Хруцкий - Полицейский [Архив сыскной полиции]
– Хорошо. Решайте с Манцевым.
Мартынов встал, давая понять, что разговор окончен. Утром вся группа собралась в кабинете.
– Так, – Бахтин старался избегать обращений, – сейчас Литвин доложит нам суть дела. Прошу вас, Орест.
– Значит, так, – Литвин достал бумажку, – в день налета на сыскную полицию на входе стоял старший городовой, Никитин. Его преступники оглушили, а в помещении был чиновник Кулик. Его тоже ранили. Городовой Никитин нынче проживает в деревне Лужники и занимается огородничеством. Кулик находится по старому адресу и работает бухгалтером в жилтовариществе. – Значит, едем в Лужники. Бахтин встал, начал надевать пальто.
– Вы наш новый механик? – спросил он молодого человека в кожаной куртке на меху. -Да. – Москву хорошо знаете? – Знаю. – Тогда поехали.
Машину им Манцев выделил хорошую. Большой «Руссо-Балт» в прекрасном состоянии. Бахтин молча курил, поглядывая по сторонам. Зимняя Москва словно вымерла. Город, заваленный снегом, походил на иллюстрацию из старых сказок.
– А что, дворники не работают? – поинтересовался Бахтин у механика.
– Теперь буржуазный элемент чистит улицы. Дворник – пролетарий.
– Вам, молодой человек, надо уяснить одно. Дворник должен чистить улицу, сыщик ловить воров, инженер работать на заводе, а учитель учить детей.
– Вот они, буржуи, – радостно засмеялся шофер. Бахтин увидел группу людей в чиновничьих шинелях и зимних пальто, лопатами разгребавших снег на трамвайных путях. – А где же путевые рабочие? – Они – пролетариат.
– Значит, вы, проповедуя бесклассовое общество, признаете право одних возвышаться над другими? – Это же буржуи.
– А кем вы, юноша, были до революции? По вашему лицу и рукам я вижу, что на заводе Михельсона вы не вкалывали? – Я учился в реальном училище. – Похвально. – А ваш папаша кем был? – Я порвал со своим классом. – Порвать письмо можно. Запомните это. Бахтин замолчал, понимая всю бессмысленность этого спора. Авто бывший реалист вел неплохо. И то слава Богу.
А Москва набегала на лобовое стекло машины. Горбатилась заснеженными улочками, петляла переулками, выкидывала машину на прямые элегантные улицы.
Ближе к окраинам потянулись забавные, словно в землю вросшие деревянные домики. Над трубами плыл дым. Деревья огромных рощ были засыпаны снегом и напоминали о Рождестве.
Москва была уютна и прекрасна, как всегда. Даже пестрые плакаты новой власти не могли испортить ее.
Миновали заставу. Поле началось. С Москвы-реки набежал ледяной ветер, потянулись огороды, засыпанные снегом.
У въезда в деревню Бахтин приказал остановить машину. – Почему? – спросил Батов.
– Нам шум не нужен. Здесь авто привлечет внимание. Первым им на улице попался пьяненький мужичок.
– Скажи-ка, братец, где Никитин живет? – спросил Бахтин. – Здесь, – ухмыльнулся мужичок. – А где? – Так вы против его дома стоите. – Спасибо. – Спасибом сыт не будешь, – засмеялся мужик. – На, – Бахтин протянул ему кредитку. – Премного благодарен, барин. – Ну, Батов, это тоже пролетарий? – Я, Александр Петрович, в эти споры не лезу.
– Пошли. Батов у калитки. Алфимов и Литвин со мной.
В усадьбе Никитина чувствовался железный порядок. Дорожки к дому были аккуратно разметены. Снег убран. Тропинка от крыльца до сарая посыпана песком.
– Хозяйственный мужик. Порядок у него. Посмотрите, дом покрашенный, ставни резные, как надо, на дворе разметено.
Видимо, чистота и порядок вызывали в сердце бывшего боцмана приятные эмоции. Дверь в доме открылась, и на порог выскочил хозяин в нагольном полушубке, накинутом на плечи.
– Здравия желаю, ваше высокоблагородие, – рявкнул он и повернулся к Литвину. – Здравия желаю, ваше благородие.
– Ну ты даешь, друг, – засмеялся Алфимов, – прозвища-то эти новая власть отменила.
– Это для тебя, морячок, а для меня господин коллежский советник по гроб высокоблагородием останется.
– Мы к тебе, Никитин, по делу. – Бахтин протянул городовому руку.
Протянул и подумал: а сделал бы он это два года назад? – Прошу до горницы.
В доме было уютно, тепло и чисто, пахло чем-то жареным. На стенах висели военные литографии, несколько фотографий хозяина в полном сиянии полицейского мундира.
– Не боишься, Никитин? – Алфимов сел на стул, поправил тяжелый футляр маузера.
– А мне, морячок, бояться нечего. Я всю службу при сыскном деле. Мазуриков ловил. А жиганье что при старой власти, что при новой жиганьем останется. Садитесь, ваше высокоблагородие. Какая нужда во мне будет?
– Спасибо, Никитин. Скажи-ка, братец, ты на дверях стоял, когда нашу контору громили?
– Так точно. За день до того у нас оружие отняли. Потому такое безобразие и случилось. – Вспомни, как дело было. – Сначала мотор военный подъехал… – Почему военный?
– Так зеленый весь, со знаком и цифрой семнадцать. Из него четверо вылезли. – Кого-нибудь запомнил?
– Одного. У него погоны подпрапорщика были и на куртке Георгиевская медаль. Шрам у него на подбородке. Он-то меня по голове ударил, дальше не помню. Сомлел. – Ну спасибо, Никитин. – Бахтин встал.
– Нет, ваше высокоблагородие, не по-христиански получается. В какие года такая персона, как вы, ко мне пожаловали. Не отпущу просто так. Не обессудьте. Марья, на стол накрывай! – Там у нас еще один человек, – сказал Алфимов.
– У калитки, что ли, – хитро прищурился Никитин, – так зови его.
Через час они ехали обратно. Алфимов и Батов обсуждали никитинское угощение и сошлись на том, что не все городовые были сволочами.
– Меня оставите на Арбате, – приказал Бахтин, – я к Кулику. Вы все на Лубянку, никуда не отлучаться, ждать приказаний.
– Александр Петрович, – попросил Алфимов, – разрешите с вами. Уж больно хочется в дело вникнуть. – Хорошо, Миша. На Арбате машина остановилась.
– Мне за вами приехать? – спросил бывший реалист. – Я телефонирую.
Как же изменился милый Валентин Яковлевич за последний год. Ссутулился, постарел, даже походка стала старческой. Бахтину он несказанно обрадовался, прослезился даже. – Значит, живы, Александр Петрович? – Жив.
– А наши говорили, что вас расстреляли братишки. Сейчас чайку соображу.
Алфимов с удивлением оглядел комнату. Шкафы с книгами, фотографии в рамках на стене, потертая мебель.
– Неужто он, Александр Петрович, в полиции служил? – Да, Миша. – Живет-то бедно.
– Хорошо в полиции жили только взяточники. Честные люди при любой власти – бедняки. – Вот уж не думал.
Карр! Карр! Со шкафа слетела ворона и уселась на стол. Она доверчиво приковыляла к Алфимову и потерлась головой о руку.
– Ишь ты, – засмеялся Михаил, – прямо как кошка.
Вернулся Кулик с чайником, и ворона запрыгнула к нему на плечо.
– Как вы живете, Валентин Яковлевич? – Бахтин взял чашку.
– Как все. Работаю бухгалтером. Дочка со мной. Муж ее с конным полком на фронте. – А как сын? – Расстреляли Мишу. – Кулик заплакал. Бахтин и Алфимов молчали, чувствуя, что этому горю слова не помогут. Наконец старик успокоился. – Вы ко мне по делу?
– Валентин Яковлевич, – спросил Бахтин, – вы были дежурным чиновником в тот день? – A вы, Александр Петрович, опять в сыске? – Да. Мне поручено отыскать архив.
– Милый вы мой, конечно вы его найдете, но как выйдете на него, так бегите, а то и вас расстреляют.
– Зачем же вы так, папаша, – Алфимов в сердцах поставил чашку, – Александр Петрович наш товарищ.
– Ошибаетесь, гражданин моряк, гусь свинье не товарищ. – Озлобились вы, папаша, сердцем застыли.
– Может быть. Так по сути дела я, Александр Петрович, следующее могу доложить. Я, кстати сказать, в вашем кабинете некоторые свежие дела в потайной шкаф прятал. Слышу шум, я выскочил в коридор, посмотрел в окно. У входа зеленый военный автомобиль стоит. И еще кое-что заметил, но об этом потом. Тут на этаж ворвались двое в кожаных куртках. Оружия у меня не было, а дубина – шланг, свинцом залитый – осталась. Так я одного, как сейчас помню подпрапорщика, ею оглушил, а второй меня рукояткой револьвера отключил. – Валентин Яковлевич, а что же потом?
– Нашу контору громили вместе с Охранным отделением. Так на другой стороне кинооператор ручку крутил. Ваш знакомец Дранков.
– Валентин Яковлевич, цены вам нет. – Бахтин обнял старика.
– Что вы, что вы, батюшка Александр Петрович, цена нынче у меня есть. Продпаек по седьмому разряду. А вы теперь у большевиков на службе.
– Вы позволите от вас телефонировать? – Бахтин из глубин памяти извлек номер телефона Натальи Вылетаевой. – Сделайте одолжение.
– Пока я говорить буду, вы, Валентин Яковлевич, напишите мне ваши показания. – На чье имя писать? – МЧК. Мартынову Ф. Я. – Понял.
Бахтин вышел в коридор, где на стене висел старенький «Эриксон», снял трубку и, пока он называл номер, пока телефонистка соединяла его, молил Бога об одном, чтобы Наталья и Андрей не сбежали на юг. – У аппарата, – раздался знакомый низкий голос.
